Ketzele
Когда я попал в 7-й класс 57-й школы, я не знал никого из моих будущих одноклассников. Треть из них были давними знакомцами: они вместе ходили на кружки, в походы и т. п. Нас дразнили пятидесятисемитами - и верно: в моем классе (который даже по меркам 57-й школы зашкаливал) евреев было большинство, настоящий кагал. Там-то я узнал про себя неожиданный факт.
***
Мои одноклассники с гордостью рассказывали про мудрецов - знатоков Талмуда и Торы - основателей их рода. Как бы впоследствии не куролесили их потомки, какие бы фортеля не выписывали на просторах 1/6-й суши, к середине 1970-х этот здоровый корень производил бутон в виде зарождающихся математических способностей у праправнуков. Все это рассказывалось полушепотом, когда мы говорили по душам. Практически никто ничего не знал уже про бабушек-дедушек; семейные предания хранились лишь про полузабытых раввинов из колоритных мест, генетически передающих потомкам экстраординарные умственные способности.
Все это было очень странно. Ни в одной ветви моей семьи раввинов не водилось впомине. У всех они были, а у меня не было. Как такое могло быть? Если математические способности происходят от раввинов, а у меня в роду их нету...
Мои занятия наткнулись на непреодолимое затруднение.
***
Я спросил отца, правда ли, что у нас не было предков-раввинов. Папа уловил мою растерянность и стал расспрашивать. Когда я раскололся, он долго смеялся, а потом дал мне послушать песенку про Кетцеле. Отец явно не верил россказням про знаменитых предков.
Мне же повествования представлялись правдоподобными. Из рассказов Шолом Алейхема получалось, что чем беднее раввин, тем больше у него красавиц-дочерей, которым срочно надо замуж. Жениться на дочке раввина было почетно, в девках они долго не задерживались. Допустим, в каждом местечке по раввину-другому, да помножить на семь дочерей, да многократное повторение за 200 лет, и оп-ля: у каждого одноклассника должен был быть знаменитый раввин в родне, о котором сохраняются семейные предания. Напротив, не иметь такого предка представлялось неправдоподобным.
Я изложил мою вероятностную теорию отцу, и тот пошел на попятный: в бабушкиной линии раввинов не было с первой трети 19-го века, но далее семейные хроники обрываются; что было дальше, никто не знает. Может, там сплошные раввины, но доказать невозможно. Что до дедушкиной линии, то сама фамилия подразумевает бедняка-ремесленника, и он не думает, чтоб там водились раввины, никто ему о них не докладывал.
- Придется тебе как-нибудь обойтись без генетической помощи, - заключил отец. Иногда он был суров, что твой Александр Македонский.
***
У меня сохранилась стопка писем прадедушки, каждое из которых кончалось горячим призывом к моей бабушке назвать будущего внука Юлием. Прадедушкиного дедушку и отца моей парабабушки звали одинаково: Иуда-Лейб, - и они хотели, чтоб папу назвали в память этих двух тезок. Взятая измором бабушка уже согласилась, но вмешалось Провидение: папа родился 23 февраля 1936-го года в день Красной армии. В роддоме все по такому случаю называли мальчиков героическими именами, и сметливый дедушка воспользовался моментом, чтобы отговорить бабушку: дескать, все будут думать, что Юлием папу назвали в честь Иуды Маккавея или там Цезаря, а вовсе не Иуд-Лейбов. Тогда бабушка решила назвать младенца Виктором в честь побед Красной армии. Тут уже не выдержал дедушка. Порешили они после долгих споров на Александре, т.к. других героических полководцев с еврейским именем не нашлось (Александр Македонский прописан в мидраше
http://www.jewishencyclopedia.com/articles/1120-alexander-the-great)
Бабушке компромиссное героическое имя так и не понравилось, и отца она звала исключительно Шуриком.
***
Уже мой прапрадедушка был реформистом. Его семья жила в Курляндии, и дома говорили по-немецки. Прапрабабушка родом из Вилковышек (теперь это Литва), семья занимались торговлей, потом они переехали в Ковно, когда она еще была девочкой. Бабушка и ее брат родились в Двинске. У прадедушки было право на жительство в Петербурге. Во время первой мировой войны он получил статус беженца (Двинск был на границе оккупации), хотя переехал он в Питер задолго до войны. Все родственники остались в самоопределившейся Прибалтике; никто из них не пережил вторую мировую. От огромной семьи осталась тоненькая веточка, по воле случая закинутая в революционную Россию.
***
До 57-ой школы мне как-то не приходило в голову, что практически все московские евреи были родом из Южной России. Три-четыре поколения назад их предки жили в местечках и, скорее всего, были хасидами, которых мои предки-литваки за евреев едва держали - надо отметить, что взаимно.
В Литве почти не было погромов (в больших городах - совсем). Диалектика погромов была такова, что страдания предков оборачивались благословением для потомков: оттуда, где громили, массово эмигрировали в Америку, и потому спаслись от уничтожения. Другие, частью переехав за черту оседлости после революции, спаслись в России (это и было большинство знакомых московских евреев). Из Литвы же ехали мало, и потому почти все евреи погибли в 40-х годах. Оттого у моих друзей в изобилии водились раввины, цадики и комиссары, а у меня - нет: они были родом из южнорусских семей.
***
Родители наивно радовались, что я попал в "жидовник", где смогу сблизиться с другими еврейскими детьми, но именно там я ощутил разницу, которая до того от меня ускользала. Московское еврейство образца 70-х годов держалось на общности судеб; остальное было размолото до крошек. Я не чувствовал вполне этой общности. Я осознал, что еврейство на такой основе меня не устраивает. Если б не 57-я школа, это осознание пришло бы ко мне значительно позже.
***
Мои одноклассники с гордостью рассказывали про мудрецов - знатоков Талмуда и Торы - основателей их рода. Как бы впоследствии не куролесили их потомки, какие бы фортеля не выписывали на просторах 1/6-й суши, к середине 1970-х этот здоровый корень производил бутон в виде зарождающихся математических способностей у праправнуков. Все это рассказывалось полушепотом, когда мы говорили по душам. Практически никто ничего не знал уже про бабушек-дедушек; семейные предания хранились лишь про полузабытых раввинов из колоритных мест, генетически передающих потомкам экстраординарные умственные способности.
Все это было очень странно. Ни в одной ветви моей семьи раввинов не водилось впомине. У всех они были, а у меня не было. Как такое могло быть? Если математические способности происходят от раввинов, а у меня в роду их нету...
Мои занятия наткнулись на непреодолимое затруднение.
***
Я спросил отца, правда ли, что у нас не было предков-раввинов. Папа уловил мою растерянность и стал расспрашивать. Когда я раскололся, он долго смеялся, а потом дал мне послушать песенку про Кетцеле. Отец явно не верил россказням про знаменитых предков.
Мне же повествования представлялись правдоподобными. Из рассказов Шолом Алейхема получалось, что чем беднее раввин, тем больше у него красавиц-дочерей, которым срочно надо замуж. Жениться на дочке раввина было почетно, в девках они долго не задерживались. Допустим, в каждом местечке по раввину-другому, да помножить на семь дочерей, да многократное повторение за 200 лет, и оп-ля: у каждого одноклассника должен был быть знаменитый раввин в родне, о котором сохраняются семейные предания. Напротив, не иметь такого предка представлялось неправдоподобным.
Я изложил мою вероятностную теорию отцу, и тот пошел на попятный: в бабушкиной линии раввинов не было с первой трети 19-го века, но далее семейные хроники обрываются; что было дальше, никто не знает. Может, там сплошные раввины, но доказать невозможно. Что до дедушкиной линии, то сама фамилия подразумевает бедняка-ремесленника, и он не думает, чтоб там водились раввины, никто ему о них не докладывал.
- Придется тебе как-нибудь обойтись без генетической помощи, - заключил отец. Иногда он был суров, что твой Александр Македонский.
***
У меня сохранилась стопка писем прадедушки, каждое из которых кончалось горячим призывом к моей бабушке назвать будущего внука Юлием. Прадедушкиного дедушку и отца моей парабабушки звали одинаково: Иуда-Лейб, - и они хотели, чтоб папу назвали в память этих двух тезок. Взятая измором бабушка уже согласилась, но вмешалось Провидение: папа родился 23 февраля 1936-го года в день Красной армии. В роддоме все по такому случаю называли мальчиков героическими именами, и сметливый дедушка воспользовался моментом, чтобы отговорить бабушку: дескать, все будут думать, что Юлием папу назвали в честь Иуды Маккавея или там Цезаря, а вовсе не Иуд-Лейбов. Тогда бабушка решила назвать младенца Виктором в честь побед Красной армии. Тут уже не выдержал дедушка. Порешили они после долгих споров на Александре, т.к. других героических полководцев с еврейским именем не нашлось (Александр Македонский прописан в мидраше
http://www.jewishencyclopedia.com/articles/1120-alexander-the-great)
Бабушке компромиссное героическое имя так и не понравилось, и отца она звала исключительно Шуриком.
***
Уже мой прапрадедушка был реформистом. Его семья жила в Курляндии, и дома говорили по-немецки. Прапрабабушка родом из Вилковышек (теперь это Литва), семья занимались торговлей, потом они переехали в Ковно, когда она еще была девочкой. Бабушка и ее брат родились в Двинске. У прадедушки было право на жительство в Петербурге. Во время первой мировой войны он получил статус беженца (Двинск был на границе оккупации), хотя переехал он в Питер задолго до войны. Все родственники остались в самоопределившейся Прибалтике; никто из них не пережил вторую мировую. От огромной семьи осталась тоненькая веточка, по воле случая закинутая в революционную Россию.
***
До 57-ой школы мне как-то не приходило в голову, что практически все московские евреи были родом из Южной России. Три-четыре поколения назад их предки жили в местечках и, скорее всего, были хасидами, которых мои предки-литваки за евреев едва держали - надо отметить, что взаимно.
В Литве почти не было погромов (в больших городах - совсем). Диалектика погромов была такова, что страдания предков оборачивались благословением для потомков: оттуда, где громили, массово эмигрировали в Америку, и потому спаслись от уничтожения. Другие, частью переехав за черту оседлости после революции, спаслись в России (это и было большинство знакомых московских евреев). Из Литвы же ехали мало, и потому почти все евреи погибли в 40-х годах. Оттого у моих друзей в изобилии водились раввины, цадики и комиссары, а у меня - нет: они были родом из южнорусских семей.
***
Родители наивно радовались, что я попал в "жидовник", где смогу сблизиться с другими еврейскими детьми, но именно там я ощутил разницу, которая до того от меня ускользала. Московское еврейство образца 70-х годов держалось на общности судеб; остальное было размолото до крошек. Я не чувствовал вполне этой общности. Я осознал, что еврейство на такой основе меня не устраивает. Если б не 57-я школа, это осознание пришло бы ко мне значительно позже.
